ВМЕСТЕ С ТЕМ РОДИТЕЛИ НЕ ПОЗВОЛЯЮТ ДЕТЯМ ДЕЛАТЬ ВСЕ, ЧТО УГОДНО.
Вместе с тем родители не позволяют детям делать все, что угодно. Отдавая дань независимости своих сыновей и дочерей и полагая, что те будут вести себя как социальные существа, они задают детям рамки поведения, которые те безоговорочно принимают.
За обедом у семейного очага они ведут себя, как мне казалось, очень торжественно. Мать молча стелит перед отцом циновки и ставит на них чашки. Дети сидят тут же, молча насыщаясь или передавая еду по кругу без единого слова. Иногда мать что-то тихо и мягко скажет, и ребенок бросится подать ей или отцу воды. Даже полуторагодовалый ребенок делает это быстро, тихо и безошибочно. Мне казалось, что ребенком руководит священный страх и весь этот ритуал был задуман для ублажения эгоистичных взрослых членов семьи, которые представляли собой некую угрозу для всех домашних. Но я ошибалась.
Приглядевшись, я поняла, что и взрослые, и дети были совершенно расслабленны, а тишина не только не была зловещей, но и выражала взаимопонимание и уверенность в правильности следования традициям. Таким образом, эта «торжественность» была лишена какого бы то ни было напряжения и была не чем иным, как просто глубоким умиротворением. Отсутствие разговора означало, что все чувствовали себя свободно, а не скованно. Детям обычно было что сказать, и сказать безо всякого стеснения или возбуждения, но чаще всего они так ничего и не говорили. В соответствии с обычаем за обедом екуана царит тишина безмятежности, и если кто-то и произносит что-либо, то это делается в том же духе.
При появлении отца мать и дети замолкают. Также под взглядом отцов и вообще мужчин женщины и дети с гордостью стремятся делать лучшее, на что они способны, и жить, оправдывая ожидания мужчин и друг друга. Мальчики с особенной гордостью сравнивают себя с отцами, а девочки любят прислуживать им. Маленькая девочка чувствует себя польщенной, если принесет отцу свежий кусок маниоки и он возьмет его из ее рук. Своим поведением, своим достоинством и мастерством в том, что он делает, отец показывает детям заведенные в обществе обычаи. Если младенец плачет, когда мужчины что-то обсуждают, мать уносит его достаточно далеко, чтобы плача не было слышно. Если малыш опорожнился на пол прежде, чем научился ходить в отхожее место, но уже способен понимать, ему строго прикажут выйти из хижины. Ему говорят не пачкать пол, а не то, что он плохой или всегда делает что-то плохое. Он никогда не чувствует, что он плох, а только в крайнем случае, что он любимый ребенок, совершающий нежелательное действие. Ребенок сам хочет прекратить делать то, что не нравится окружающим. Он социален по своей природе.
Если случается какое-то отклонение от правильного поведения ребенка, ни отцы, ни матери этого не спускают. Они вовсе с ними не сюсюкаются. Как в случае с поведением Анчу во время кризиса Видиди, их ожидания остаются на прежнем уровне.
Они не издают жалеющих звуков, когда ребенок ушибется. Они ждут, чтобы он поднялся и догнал их, если это все, что требуется. В случае серьезной болезни или раны они делают все, что в их силах, чтобы помочь ему выздороветь: дают лекарства или прибегают к услугам шамана, иногда денно и нощно поют, обращаясь к злым духам, вошедшим в тело больного, но не выражают ему никакого сострадания. Больной же в меру своих сил старается пережить болезнь и никого не беспокоить без необходимости.
Пока я жила с ними, екуана приводили или присылали мне больных детей на излечение. Тогда я могла еще более отчетливо наблюдать разницу между детьми континуума и детьми вне континуума. К детям правильно относятся во время «ручного периода», поэтому они уверены, что их любят, и требуют материнской заботы лишь в чрезвычайных случаях, чтобы заглушить поистине нестерпимую боль. Наши же дети цивилизации несут на себе постоянное бремя тоски по недополученной любви и получают объятия, поцелуи и нежные слова за малейшие ушибы. Возможно, это не очень помогает заживлению их разодранных коленок, но получаемая ими забота уменьшает общее бремя боли, когда ребенку становится совсем тяжело.
Вполне возможно, что ожидание симпатии — во многом приобретенное поведение. Я в этом нисколько не сомневаюсь, но уверенность в себе и в окружающих (в данном случае вообще в чужаке), свойственная детям, приходившим ко мне за помощью, говорила о чем-то куда более глубоком, чем просто отсутствие ожидания излишней нежности со стороны взрослых.
Во время одной из первых экспедиций к екуана в деревне Анчу под названием Вананья ко мне подошел мальчик лет четырех. Он приблизился застенчиво, боясь мне помешать. Наши взгляды встретились, мы ободрительно улыбнулись друг другу, и тогда он показал мне большой палец руки. На его лице, кроме искренней улыбки, не было ни жалости к себе, ни1 просьбы, чтобы его пожалели. Верхняя часть его пальца и часть ногтя были проткнуты насквозь, и сдвинутый в сторону кончик пальца держался только на коже и полузапекшейся крови. Когда я принялась чистить палец и ставить кончик на свое место, на его огромных, как у лани, глазах навернулись слезы; иногда его крохотная, протянутая мне ручонка дрожала, но он не отдергивал ее; в самые тяжелые моменты он всхлипывал, в остальное же время он был расслаблен и лицо его хранило спокойствие. Перевязав палец, я показала на него и сказала: «Ту-унах ахкей!» («Держи сухим!»), и он мелодично повторил: «Ту-унах ахкей!» Еще я добавила: «Хвайнама ехта» («Приходи завтра»), и он ушел. Его поведение полностью противоречило моим представлениям о поведении детей, об обращении с ними в чрезвычайных обстоятельствах, необходимости ласковых слов как части лечения и т. д. Я с трудом верила увиденному.
Во время другой экспедиции однажды утром меня разбудил голос двухлетнего ребенка, повторявшего мягким тоненьким голоском: «Си! Си!» Это было близкое подобие «Ши» — моего имени среди екуана, которое он мог выговорить. Я перегнулась из своего гамака и увидела Кананаси, совершенно одного, с требующим лечения порезом. Он совсем не плакал и не требовал поддержки или успокоения. Когда повязка была на месте, он выслушал мое наказание не мочить руку, прийти на следующий день и убежал играть.
Когда я столкнулась с ним на следующий день, его повязка была грязная и мокрая. В два года его интеллектуальные способности были недостаточны, чтобы подчиниться указанию, которое нужно было помнить весь день, но добротность его знания Себя и Другого на протяжении двух лет, полноценный опыт «ручного периода» и затем опыт самостоятельности в этом сложном и опасном мире сделали его способным прийти за помощью и вытерпеть лечение без поддержки, симпатии и только с минимумом внимания. Наверное, его мать, увидев порез, сказала только: «Иди к Ши», — и Кананаси сделал все остальное сам.
Другой случай помог мне очень многое понять, хотя и произошел спустя много месяцев после того, как я привыкла к спокойному и непринужденному отношению екуана к лечению. Авада-ху, второй сын Анчу, мальчик около девяти лет, пришел ко мне в хижину с раной в животе. При осмотре оказалось, что рана неглубокая и совсем не опасная, но при первом взгляде я испугалась, что, возможно, сильно повреждены внутренние органы.
— Нехкухмухдух? (Что это?) — спросила я.
— Шимада (Стрела), — вежливо ответил он.
— Амахдай? (Твоя?) — спросила я.
— Катавеху, — назвал он имя своего десятилетнего брата, при этом проявляя не больше эмоций, чем если бы он говорил о цветке.
Я уже обрабатывала его устрашающую рану, когда вошли Катавеху и несколько других мальчиков — посмотреть, что я делаю. В Катавеху не было заметно и тени вины, а в Авадаху — злости. Это был самый настоящий несчастный случай. Подошла их мать, спросила, что случилось. Ей вкратце рассказали, что ее старший сын попал стрелой во второго сына на берегу реки.
— Йехедухмух? (В самом деле?) — спокойно сказала она.
Она ушла по своим делам прежде, чем я закончила обработку раны. Ее сыну оказывали помощь; он ее не звал; ей незачем было оставаться. Единственный, кто был взволнован, это я. Что сделано, того не воротишь; самое лучшее лечение, возможное в тех условиях, было предоставлено, и даже другим мальчикам не было нужды оставаться. Они вернулись к своим играм прежде, чем я закончила. Авадаху была не нужна моральная поддержка, и когда я наложила последний пластырь, он пошел обратно к реке, к своим друзьям.
Его мать исходила из того, что если бы ему была нужна ее поддержка, он пришел бы к ней, и она всегда готова была его принять.
После упоминания всех этих инцидентов может возникнуть впечатление, что в племени екуана несчастные случаи совсем не редкость. Это не так. По сравнению с американцами среднего класса несчастные случаи у них происходят удивительно редко. Американских детей защищают всяческими предохраняющими приспособлениями, пожалуй, больше, чем каких бы то ни было детей за всю историю человечества, и, следовательно, меньше всего ожидают от них способности самим позаботиться о себе.
Очень кстати здесь привести услышанную мной историю одной семьи. Родители очень беспокоились, что бассейн во дворе дома представлял опасность для их маленького ребенка. Речь шла не о том, что вода в бассейне может внезапно подняться и увлечь за собой малыша, но, скорее, что ребенок может упасть или броситься в бассейн. Они соорудили ограду вокруг бассейна и всегда держали калитку на замке.
Вполне возможно, что с помощью объяснений родителей ребенок, вовсе об этом не задумываясь, очень хорошо усвоил значение забора и запертой калитки. Он настолько хорошо понимал, чего от него ожидают, что, однажды обнаружив калитку открытой, он вошел в нее, упал в бассейн и утонул.
Когда я услышала эту историю, которую мне рассказали с целью продемонстрировать необходимость постоянной защиты детей от свойственной им способности причинять себе вред, я не могла не вспомнить о той яме в деревне Вананья, рядом с которой дети играли целыми днями безо всякого присмотра и при этом оставались целы и невредимы. Эти два отдельно взятых случая, конечно же, много не значат, но хорошо отражают различия двух культур. Дети екуана оказываются в огромном количестве потенциально опасных ситуаций. Одна из наиболее впечатляющих опасностей — это повсеместное присутствие острейших мачете и ножей, на которые можно наступить, упасть, и с которыми можно свободно играть. Крохи, еще ничего не знающие о ручках, брали ножи за лезвия и у меня на глазах размахивали ими, сжав их в своих пухлых кулачках. Они не только не ранили свои собственные пальцы и не причиняли себе ни малейшего вреда, но если они были на руках у матери, то умудрялись не задевать и ее.
Точно так же дети, играющие с головешками, спотыкаясь и падая с ними, перелезая через порог хижины высотой тридцать сантиметров, никогда не касались горячим углем ни себя, ни свешивающихся сухих пальмовых листьев, покрывающих крышу, ни своих или чужих волос. Дети, как щенки, играли возле домашнего очага без вмешательства со стороны уважающих их взрослых.
Мальчики, начиная примерно с полутора лет, тренировались в стрельбе из лука острыми стрелами; при этом некоторые энтузиасты носили с собой лук почти всегда, когда были на ногах. Стрельба из лука не была ограничена какими-то отведенными местами; кроме того, не существовало никаких «правил техники безопасности». За два с половиной года, проведенных с екуана, я была свидетельницей только одного ранения стрелой, о котором упомянула выше.
Кроме того, ребенка поджидают опасности джунглей, в бескрайних нехоженых просторах которых легко заблудиться и где легко можно поранить при ходьбе босые ноги и голое тело. Я уже не говорю о более очевидных опасностях вроде змей, скорпионов и ягуаров.
А в реках сильные течения еще более опасны, чем анаконды и крокодилы, и ребенок, заплывший дальше, чем позволяют ему силы и способности, с большой степенью вероятности может разбиться о скалы или многочисленные подводные коряги. Глубина и скорость течения знакомой части реки варьируются день ото дня в зависимости от количества дождя, выпавшего выше по течению, поэтому знание опасностей сегодня может не помочь завтра. Дети, ежедневно купающиеся и играющие в реке, должны точно оценивать свои силы при любых обстоятельствах.
Скорее всего уверенность ребенка в своих силах зависит от возложенной на него ответственности. Способность заботиться о себе у большинства западных детей используется только частично, а большая часть забот взята на себя родителями. С присущим ему неприятием излишеств континуум устраняет ровно столько механизмов самосохранения, сколько взяли на себя другие. В результате снижается эффективность, поскольку никто, кроме самого ребенка, не может постоянно и тщательно быть на страже всех окружающих его обстоятельств. Это еще один пример попытки сделать что-либо лучше, чем сделала природа; еще один пример недоверия к способностям, находящимся на уровне подсознания, и узурпации его функций интеллектом, который не может принять во внимание весь объем соответствующей информации.
Наша привычка вмешиваться туда, где безошибочно работает инстинкт, не только приводит к большему количеству несчастных случаев у детей в цивилизованных странах, но и к возникновению множества других опасностей. Яркий тому пример — пожары, возникающие по недосмотру человека.
Не так давно в одном американском городе Среднего Запада зимой случился очень сильный снегопад, на несколько дней полностью остановивший движение транспорта и, следовательно, парализовавший работу пожарных команд. Зная, что в день вспыхивает около сорока пожаров, начальник пожарной охраны выступил по телевидению и призвал людей проявить осторожность и не допускать возгораний, пока не расчистят дороги. Он сообщил, что гражданам придется справляться с любыми пожарами самим. В результате количество пожаров в день упало в среднем до четырех; после того как улицы были расчищены от снега, число пожаров возросло до обычного уровня.
Совершенно невероятно, чтобы многие из сорока обычных пожаров в день были начаты умышленно, но те, кто по своей небрежности становились причиной возгорания, по всей видимости, знали, что не обязательно быть излишне аккуратными, если пожарная бригада приедет незамедлительно. Узнав об изменении в распределении ответственности, они бессознательно действовали осторожнее, и число возгораний упало на 90%.
Точно так же в Токио, крупнейшем городе мира, частота пожаров всегда ниже, чем в большинстве крупных городов. По всей видимости, это вызвано тем, что многие дома построены из дерева и картона и в некоторых кварталах пожар распространился бы с катастрофической скоростью; при этом пожарным машинам было бы чрезвычайно трудно преодолевать очень тесные и плотно заполненные машинами улицы. Жители города знакомы с этими условиями и ведут себя соответствующим образом.
Возложение ответственности — одно из проявлений ожидания, столь сильно влияющего на поведение детей и взрослых. Можно ли было бы говорить о нас как о социальных существах, если бы в нас не было сильной склонности вести себя в соответствии с тем, чего, как нам кажется, от нас ожидают?
Для любого, кто попытается претворить принцип непрерывности на практике в цивилизованном обществе, пожалуй, самым сложным окажется довериться способности ребенка позаботиться о собственном самосохранении. Большинство из нас по крайней мере будут украдкой с опаской поглядывать на детей, рискуя тем, что ребенок поймает этот взгляд и истолкует его как ожидание его неспособности себя уберечь. Эта идея для нас столь непривычна, что оставлять детей на их собственное попечение, исходя из какой-то теории, что им лучше без нашего неусыпного надзора, будет выше сил многих людей. Что же может дать нам веру, необходимую для того, чтобы позволить ребенку играть с острым ножом, веру, которую екуана приобретали через опыт на протяжении многих тысяч лет? Это был не опыт игр детей с ножом (металл появился у екуана совсем недавно), но знакомство со способностью детей необыкновенно тонко чувствовать мельчайшие аспекты окружающей среды и безопасно вести себя среди них.
Нам необходимо вернуться к знаниям, одинаковым для екуана и наших собственных предков, при помощи интеллекта. У нас просто нет другого выхода. Это будет похоже на то, чтобы заставить себя пойти в церковь и вымаливать у Бога веру в Него; каждому придется приложить все старания к тому, чтобы вести себя так, будто мы изначально верили. Одним это удастся лучше, другим — хуже.
Язык — одна из новейших среди удивительных способностей животных. Способность сформировать последовательность понятий все возрастающей сложности отражается в языковых навыках растущего ребенка. Его взгляд на Вселенную и на взаимоотношения с Другим неизбежно меняется с развитием по мере «взросления» понятия о времени.
Следовательно, понятия представителей разных возрастных групп совершенно отличны друг от друга. Несмотря на то, что с недавних пор вошло в моду обсуждать разные вопросы с детьми и «размышлять» вместе, между значениями и понятиями ребенка шести лет и взрослого тридцати лет остается непреодолимая пропасть. Язык мало чем может помочь в установлении взаимопонимания между ними.
Интересно заметить, что среди екуана языковое общение между взрослыми и детьми сводится к самым простым фразам типа: «Жди здесь» или «Подай мне это». Система языкового общения стратифицирована: дети примерно одного возраста в полной мере вербально общаются друг с другом, по мере разницы в возрасте вербальное общение уменьшается. Жизнь и интересы мальчиков и девочек настолько отличны, что они почти не разговаривают друг с другом, и даже взрослые довольно редко подолгу разговаривают с представителями противоположного пола.
«ВМЕСТЕ С ТЕМ РОДИТЕЛИ НЕ ПОЗВОЛЯЮТ ДЕТЯМ ДЕЛАТЬ ВСЕ, ЧТО УГОДНО»
Вернуться в раздел
Читайте далее:
Предыдущая страница:
